Деревья и грехи

Di un paese del Mezzogiorno mi raccontano la storia di un prete. Non so se è vera, e poi, io credo nei racconti, perché tutto ciò che la mente umana può immaginare si realizza о è già stato fatto. Antonio Machado¹, in un suo proverbio che traduco a memoria, dice: «Si mente il più della favola per mancanza di fantasia. Anche la verità s'inventa». E questa storia del prete meriterebbe altra fantasia che la nostra, per un degno racconto. Comunque... È la storia di un prete che ama gli alberi. Ora, il suo paese sta diventando pelato, la campagna attorno è secca, argillosa, nella strada di circonvallazione cominciano ad aprirsi le prime crepe, i pochi alberi non impediscono alle piogge di portarsi via altra terra e il sole compie l'opera spaccando ciò che resta. Ora, il suo paese sta diventando pelato, la campagna attorno è secca, argillosa, nella strada di circonvallazione² cominciano ad aprirsi le prime crepe, i pochi alberi non impediscono alle piogge di portarsi via altra terra e il sole compie l'opera spaccando ciò che resta. Si prevede che tra qualche anno, о anche domani, il paese scenderà a valle come un ubriaco che casca dal letto. Basterebbe forse rimboscare la zona che guarda a mezzogiorno, che è più esposta ai venti di scirocco³, ma nessuno ci pensa. Dovrebbero pensarci il Comune, la Provincia, lo Stato; e qualcosa è in progetto, ma le influenze locali fanno trascinare la soluzione. Dell'opera che non si fa, ciascuno incolpa il suo nemico. E il vecchio prete, l'unico che legga Orazio⁴ e che ami le selve e i boschi dei poeti, dice ogni tanto: «Ma che ci vuole? Si piantano gli alberi».

В одном селении на юге Италии мне рассказали байку об одном священнике. Не знаю насколько она правдива, но всё-же я верю в байки, поскольку всё то, что может вообразить себе человеческий ум сбывается или уже сбылось. Как говаривал Антонио Мачадо в одной из своих поговорок, которую я привожу по памяти, – «В сказках больше всего врут от недостатка воображения. Даже правда выдумывается». И для стоящего рассказа эта история про священника заслуживает воображения получше нашего. Так вот... Это история про священника, который любил деревья. Теперь его село облысело, местность в округе высохла и стала глинистой, на объездной дороге начали появляться первые трещины, немногочисленные деревья не мешают дождям сносить остатки земли, а солнце довершает дело, сжигая что осталось. Поговаривают, что через несколько лет, а может даже завтра, селение скатится в долину, как пьяница, свалившийся с кровати. Может было бы достаточно заново засадить лесом участок, выходящий на юг, который больше подвержен юго-восточным ветрам, но об этом никто не помышляет. Это должны решать община, провинция, государство и что-то планируется, но на местах решение тормозят. И за бездействие каждый винит своего противника. А старый священник, единственный, кто читает Горация и любит рощи и леса поэтов, то и дело говорит: «Ну что тут думать? Надо сажать деревья».

Possiamo immaginarci il paese. Traversando in macchina quella regione se ne vedono di così rassegnati, alti su un colle, con le ultime case che strapiombano sui loro dirupi; e ci si domanda come è possibile viverci. Ma pure, fermandosi, si finisce per capire che qualcuno ci vive, e anche bene. Hanno una piazza Garibaldi, un corso Umberto I, che per qualche anno si è chiamato corso della Libertà, ma ormai la scritta s'è cancellata, forse da sé. C'è una chiesa di povera architettura controriformista, c'è un Caffè Ideale; e domenica al cinema daranno un film del West⁵. C'è anche un negozio di elettrodomestici, illuminato come un presepio. La scuola è in fondo al corso, nello stesso edificio del municipio e di fronte c'è il monumento ai Caduti, che è una piramide tronca con un'aquila sopra. Se entrate nel Caffè Ideale, che è anche spaccio di sale e tabacchi, il gioco dello scopone⁶ si ferma, siete osservato. Poi riprende; ma già tutti stanno pensando che voi siete un ingegnere mandato da Roma per il rimboscamento, perché al Caffè Ideale non si parla d'altro, quando non si parla di sport о della crisi internazionale.

Нам легко вообразить что это было за селение. Проезжая на машине по этому региону, пред нашим взором предстают унылые посёлки, возвышающиеся на холме, с последними домами, нависшими над крутыми склонами и невольно задаешься вопросом как там можно жить. Но даже если вы там остановитесь, в результате начинаете понимать, что здесь кто-то живет, и притом неплохо. У них есть площадь Гарибальди, проспект Умберто I, который несколько лет назывался проспектом Свободы, но теперь надпись стёрлась, возможно, сама по себе. Там есть церковь бедной антиреформистской архитектуры, есть кафе Идеал, а в воскресенье в кинотеатре показывают вестерн. Ещё есть магазин электротоваров, освещённый словно вертеп. В конце проспекта находится школа, в том же здании, что и ратуша, а напротив – Памятник павшим воинам, представляющий собой усечённую пирамиду с орлом наверху. Если вы заходите в кафе Идеал, которое также является соляной и табачной лавкой, игра в скопоне прерывается и вы оказываетесь в центре внимания. Потом игра возобновляется, но все уже думают, что вы инженер, присланный из Рима для облесения, потому что в кафе Идеал лишь об этом и говорят, когда не говорят о спорте или международном кризисе.

Le cartoline che comprate nell'attesa che vi facciano il caffè (è un'operazione paziente, bisogna riscaldare un po' la macchina), sono di un solo tipo. Ce n'erano anche di un altro, ma sono finite. Nel tipo superstite sono stampate le quattro vedute principali, corso, piazza, chiesa e municipio, ornate dalle parole: «Saluti da...». Bei paesini spazzati dal vento, dove, ad arrivarci di sera, quando sembrano chiudersi nella loro calma, si pensa: domenica ci voglio tornare, e cogliete negli sguardi di un vecchio che non gioca, о di una ragazza, о di un bambino, una simpatia mite e invitante. Forse, pensate, aspettavano proprio voi; ma vi perderanno subito, perché la notte già immalinconisce e dovete proseguire.

Открытки, которые вы покупаете, пока ждёте, пока вам приготовят кофе (это дело требует терпения – нужно немного разогреть машину), бывают только одного вида. Были ещё и другие, но они закончились. На оставшихся в продаже изображены четыре главных вида: – проспект, площадь, церковь и ратуша, украшенные словами: «С приветом из...». Прекрасные деревушки, освежаемые ветром, где, если приезжаешь туда вечером, когда они словно погружаются в своё спокойствие, думаешь: «В воскресенье я хочу сюда вернуться» и ловите во взгляде не участвующего в игре старика или девушки, или ребёнка мягкую и приветливую симпатию. Быть может, думаете вы, они ждали именно вас, но вскоре они вас потеряют, потому что ночь уже навевает печаль и вам нужно двигаться дальше.

In un paese come questo, il vecchio prete fuma il toscano⁷. Egli ama il suo paese col rancore di chi c'è nato. Una volta, anni fa, è andato a Roma, ma è scappato per la confusione. La sera, passeggiando nella piazza, molte volte ha pensato: Se il mare, invece di essere a sette chilometri, fosse appena alla stazione, che bel porto naturale avremmo qui. Guardava il panorama col mare in fondo, tra due colline, e sospirava: «Solo sette chilometri in linea d'aria⁸». Ma queste erano le sue immaginazioni di una volta⁹, quando l'Italia aveva il destino sul mare, oggi la realtà è diversa. Oggi, pensa che se gli avidi padri non avessero distrutto i famosi boschi comunali di cui fanno menzione¹⁰ gli storici locali e la toponomastica¹¹ (la chiesa sul colle più spelato si chiama Nostra Signora del Bosco), il paese sarebbe ricco e non correrebbe il rischio¹² di scivolare a valle.

В таком вот местечке как это старый священник курит тосканскую сигару. Он любит свой посёлок с тем чувством горечи, какое бывает у тех, кто родился здесь. Однажды, много лет назад, он уехал в Рим, но сбежал оттуда из-за суматохи. Вечерами, гуляя по площади, он не раз думал: если бы море, вместо того чтобы быть в семи километрах, находилось прямо у вокзала, какую прекрасную естественную гавань мы здесь бы имели. Он смотрел на вид с морем вдалеке меж двух холмов и вздыхал: «Всего то семь километров по прямой». Но то были его прежние думы о времени, когда Италия была морской державой, теперь реальность была иной. Теперь он думал о том, что если бы алчные отцы не уничтожили знаменитые общинные леса, о которых упоминают местные историки и топонимика (церковь на самом голом холме называется Наша Мадонна Леса), посёлок был бы богатым и ему не грозило бы сползание в долину.

Infine un giorno ha un'idea, che vi racconta ridacchiandone come di uno scherzo riuscito: cominciare il rimboschimento¹³. Comincia l'opera una donna. È una di quelle vecchie che gli stanno tutto il giorno tra i piedi¹⁴ in sagrestia, per rendersi utili¹⁵ о forse per prendere dimestichezza¹⁶ coi luoghi sacri, che tra poco abiteranno e ingraziarsene le potenze. Questa vecchia, una domenica subito dopo la prima messa va a piantare un alberello sul nudo costone che si apre a sud. La sera stessa torna ad annaffiarlo, e anche i giorni che seguono; del resto è in compagnia, perché altre vecchiette nel frattempo¹⁷ hanno piantato ognuna il suo alberello. Un mese dopo tocca ai bambini del catechismo¹⁸. Arrivano con certe pianticine, scavano, si divertono, tornano per annaffiare. A Pasqua si contano già una cinquantina di piante, ancora timide: si pensa che attecchiranno perché sono ben curate. Ma per fare un bosco, о soltanto una macchia, о un brutto giardino comunale, ci vuol altro¹⁹.

Наконец однажды ему приходит в голову идея, которой он делится с вами, посмеиваясь как над удачной шуткой: начать лесовосстановление. К делу приступает женщина. Это одна их тех старушек, которые весь день вертятся под ногами в ризнице, чтобы чем-то подсобить или же освоиться со святыми местами, которые вскоре станут их обителью, и заручиться поддержкой высших сил. В один воскресный день эта старушка сразу после мессы отправляется посадить деревце на голом склоне, выходящем на юг. В тот же вечер она возвращается, чтобы полить его и тоже в последующие дни; впрочем, она не одна, ведь другие старушки тем временем тоже посадили каждая своё деревце. Через месяц очередь доходит до детей из катехизиса²¹. Они являются с какими-то саженцами, копают, веселятся, возвращаются, чтобы полить. На Пасху насчитывалось уже полсотни растений, пока что слабых: предполагалось, что они окрепнут, поскольку за ними хорошо ухаживали. Но чтобы создать лес, или хотя бы просто рощу или небольшой городской сад, нужно нечто большее.

E il sindaco? Non protesta per quell'occupazione di suolo pubblico? No, anzi il sindaco va anche lui a piantare il suo alberello senza tuttavia dare alla cerimonia un carattere ufficiale. Ma la sorpresa maggiore tutti l'ebbero quando sul costone, a piantare un albero, ci andò la signora baronessa. (È una donna molto nervosa, che vive la maggior parte²¹ dell'anno in città e di cui in paese si conoscono le leggendarie avventure.) E il suo non era un alberello, dovettero portarlo con un carro, tanto era già cresciuto, e ci vollero quattro uomini per tirarlo su.

А что мэр? Он не протестует против этого захвата государственной земли? Нет, напротив, мэр тоже идёт сажать своё деревце, не придавая однако церемонии официального характера. Но самым большим сюрпризом для всех стало то, что сама баронесса отправилась на склон холма посадить дерево. (Это очень нервозная женщина, которая большую часть года живет в городе и о легендарных приключениях которой знают в посёлке). И то было не деревцо – его вынуждены были везти в повозке – настолько дерево уже было большим и требовалось четыре человека, чтобы поставить его.

Quello della baronessa non fu il solo albero grande ad essere piantato. Presto ne seguirono altri: cipressi, castagni, abeti, persino una magnolia. Gli offerenti li facevano venire²² dal vivaio²³ di una città vicina e i più grossi costavano sino a ventimila lire. Era divertente, dicono, vedere il farmacista annaffiare il suo leccio (e sua moglie zappettare attorno), divertente, vedere il sindaco, con l'autobotte del municipio, annaffiare non solo il suo pino, ma anche l'acacia di sua moglie. Pure, nessuno rideva. E nessuno, se interrogato, dava una spiegazione sufficiente di tanto improvviso e generale amore per gli alberi. Tutti dicevano che era un'idea del vecchio prete e che volevano contentarlo. Forse «mentivano la favola» per mancanza di fantasia?

Дерево, посаженное баронессой, было не единственным большим посаженным деревом. Вскоре вслед за ним последовали другие: кипарисы, каштаны, ели и даже одна магнолия. Добровольные поставщики привозили их из питомника в соседнем городе, и стоимость самых крупных доходила до двадцати тысяч лир. Говорят, было забавно видеть, как аптекарь поливает свой каменный дуб (а его жена рыхлит землю вокруг него), и как мэр поливает не только свою сосну, но и акацию жены, используя для этого муниципальную автоцистерну. Но никто не смеялся. А если кого спрашивали, никто не мог дать внятного объяснения столь внезапной и всеобщей любви к деревьям. Все говорили, что то была идея старого священника и что они хотели угодить ему. Может быть они «придумывали сказку» из-за нехватки воображения?

Fu, infine, il vecchio prete, che non seppe tenersi²⁴ e rivelò a un amico di passaggio²⁵ le reticenze della favola. Da quel famoso giorno in cui aveva avuto l'idea di rimboscare la strada di circonvallazione, ai fedeli che venivano per confessarsi invece di dare le solite penitenze aveva ingiunto di piantare un albero. Ecco tutto. E beninteso, un albero di dimensioni proporzionate alla gravità del peccato commesso. Questo - spiegò - sarebbe servito alla bontà della piantagione, perché un buon rimboschimento richiede una grande varietà di piante: ognuna delle quali aiuta le altre a sopravvivere.

Наконец, старый священник не удержался и расскзал своему другу, заехавшего его навестить, тайну этой истории. С того самого знаменитого дня, когда ему пришла в голову мысль озеленить кольцевую дорогу, своим прихожанам, что приходили к нему исповедоваться, вместо обычного покаяния, он велел сажать деревья. Вот и всё. И, само собой, дерево своими размерами должно было соответствовать тяжести совершённого греха. Это, как он объяснил, послужило бы на благо посадки, потому что добротное лесовосстановление требует большого разнообразия растений, мол одно другому помогает выжить.

Così oggi, in questo paesino dimenticato, mentre i grandi pensano al bosco, i bambini pensano al sottobosco: i loro peccati non sono più alti di un metro.

И по сей день в этом забытом посёлке, когда взрослые думают о лесе, дети думают о подлеске: их грехи не выше метра.