Глава XIX. А теперь вперёд!

Padron Vincenzo li teneva d'occhio. Anche zia Teresa, senza parlare, li guardava con occhiate sospettose. Ogni sera, mentre versava la sua brodaglia nelle loro gamelle, fissava loro addosso quei suoi occhietti cattivi mezzo annegati nel grasso, come per dire: – Attenti a me non la fate.

Padron Vincenzo contava ora con molta cura i soldi che i ragazzi gli portavano dopo i lori giri.

– Tutto qui? – domandava.

– Sono più di mille lire – rispondeva Francesco.

Господин Винченцо приглядывал за детьми. И тётя Тереза тоже молча смотрела на них с подозрением. Каждый вечер, разливая похлёбку по мискам, она поглядывала на них своими злыми, наполовину утонувшими в жире глазками, словно говоря: – Смотрите не обманывайте меня!

Господин Винченцо считал теперь с ещё большим тщанием деньги, которые дети приносили ему после своих обходов.

– Здесь всё? – спрашивал он.

– Здесь больше тысячи лир – отвечал Франческо.

– So contare anch'io, ho visto quanti sono. Ma a Milano si può fare molto di più.

– Ma voi ci avete detto? Mille lire al giorno. E queste sono anche millecento.

– Siamo a Milano, qui, non in campagna.

Francesco già si voltava per andarsene, quando la mano pesante di don Vincenzo gli si abbatté bruscamente sulla spalla, gli aprì la camicia, li frugò dappertutto.

– Dove li nascondi?

– Che cosa? Io non nascondo nulla.

– Я тоже умею считать, вижу сколько тут. Но в Милане можно собрать намного больше.

– Но вы нам разве не говорили? Тысяча лир в день. И тут как раз тысяча лир.

– Мы здесь в Милане, а не в посёлке.

Франческо уже повернулся, намереваясь уйти, когда тяжёлая рука дона Винченцо резко повалилась ему на плечо, распахнула рубашку и стала обыскивать повсюду.

– Где ты их прячешь?

– Что? Я ничего не прячу.

Per fortuna non gli guardò nelle scarpe, dove aveva messo al sicuro il suo piccolo tesoro.

Una sera Anna spinse il suo coraggio fino a consegnare molto meno delle mille lire giornaliere.

– Che cosa mi toccherà? Mangerò un po' di meno, ecco. Ma metto via trecento lire in una volta sola.

– Non lo fare – bisbigliò Francesco, spaventato. – Ti picchierà.

– Trecento lire valgono bene uno schiaffo: potremo scappare prima.

К счастью, он не посмотрел в ботинках, куда Франческо спрятал своё маленькое сокровище.

Как то вечером, Анна осмелела до того, что сдала намного меньше тысячи лир дневной нормы.

– Чем мне это обойдётся? Поем немного меньше, и всё. Но отложу триста лир за раз.

– Не делай этого – зашептал испуганно Франческо. – Тебя побьют.

– Три сотни лир вполне стоят одной пощёчины: мы сможем сбежать раньше.

Si era cucita una specie di tasca nell'orlo della gonna: li non avrebbe guardato nessuno.

Padron Vincenzo contò la manciata di monete che essa gli aveva messo davanti.

– Sono soltanto settecento lire – disse, aggrottando le sopracciglia. – vorrei sapere che cos'hai fatto per le strade.

– Non mi danno più nulla, sono troppo grande.

Don Vincenzo fece un cenno a zia Teresa, che stava sbucciando della verdura.

La grassa donna si asciugò le mani nel grembiule e si avvicinò, dondolando pigramente.

Она пришила что-то наподобие кармана к подолу своей юбки: там никто бы не увидел.

Господин Винченцо сосчитал горсть монет, которые она подала ему.

– Тут только семьсот лир – сказал он нахмурив брови – я бы хотел знать чем ты занималась на улицах.

– Мне не дают больше ничего, я слишком большая.

Дон Винченцо подал знак тёте Терезе, которая чистила овощи.

Толстая женщина вытерла руки о передник и подошла, неторопливо покачиваясь.

– Fa vedere – disse soltanto. Non alzò la voce e non cambiò faccia, ma frugò Anna sotto i vestiti con cura. Anna era diventata pallida. Domenico ero corso via per non vedere e Francesco tratteneva il fiato.

– Tutti credono di fare furbi con me – diceva intanto Padron Vincenzo – appena mi volto si credono di potermi imbrogliare. A cominciare da mio figlio – e gettava occhiate minacciose all'Albino, che fumava, a pancia all'aria, e si accontentò di sogghignare.

– Покажи – сказала она только. Она не повышала голоса и выражение её лица оставалось тем же, но она тщательно обыскала Анну под одеждой. Анна побледнела. Доменико убежал, чтобы не смотреть на происходящее, а Франческо затаил дыхание.

– Все думают, что могут хитрить со мной – говорил между тем Господин Винченцо – стоит мне отвернуться, как меня норовят обмануть. Начиная с моего сына – и он бросил угрожающий взгляд на Альбиноса, который бездельничая курил и самодовольно улыбался.

Zia Teresa aveva finito la sua perquisizione. Non fece una parola, alzò lentamente una mano come se volesse portarla alla faccia, poi, all'improvviso, colpì Anna su una guancia, sull'altra, poi di nuovo a destra, a sinistra, con una forza che non si sarebbe pensata nelle sue braccia grasse e molli. Anna sopportava gli schiaffi traballando ogni volta come se stesse per cadere, ma senza fuggire. C'era anche zio Filippo, non lontano. Si voltò anche lui da un'altra parte, come se lo interessassero le nuvole, o dei ragazzi che giocavano qua e là per l'accampamento.

Тётя Тереза закончила свой обыск. Не произнося ни слова, она медленно подняла руку, будто бы намереваясь поднести её к лицу, потом, неожиданно, ударила Анну по щеке, по другой, потом снова по левой, по правой, с силой, какую трудно было себе вообразить в её жирных и мягких руках. Анна сносила пощёчины, покачиваясь из стороны в сторону, словно вот-вот упадёт, но не уворачиваясь. Там был и дядя Филиппо, неподалёку. И он отвернулся в другую сторону, будто его интересовали облака или дети, носившиеся тут и там по лагерю.

E non piange – gridò zio Vincenzo. – Ecco la prova. Se fosse nel giusto, piangerebbe e griderebbe. Ma non piange, ti sfida. Parla dunque, piccola carogna, dove tieni nascosti i dinari? Tu mi rubi, e da molto tempo io l'ho capito. Ma tientelo per detto: sarà ogni sera una razione di schiaffi, fin che avrai imparato che a me non la si deve fare.

A cento passi, accanto a una tenda di zingari, Domenico piangeva in silenzio. Sentiva le grida, il rumore degli schiaffi, e gli pareva di sentirsi quei colpi sulle sui guance.

И не плачет – закричал дядя Винченцо. – Вот доказательство. Если бы она не была виновата, плакала бы и кричала бы. Но она не плачет, всё понятно! А ну, говори, маленькая дрянь, где ты держишь спрятанные деньги? Ты у меня крадёшь, я давно это понял. Но так и знай: будешь каждый вечер получать порцию пощёчин, пока усвоишь, что меня нельзя обманывать.

В ста шагах, рядом с палаткой циган, Доменико тихо плакал. Он слышал крики, шлепки пощёчин и ему казалось, что он ощущает эти удары на своих щеках.

Anna non parlò e non pianse. Più tardi, prima di dormire, bisbigliò a Francesco:

– Hai visto? Due schiaffetti così, non li ho nemmeno sentiti.

– Già, non li hai sentiti! E che sei di ferro?

– Ma ti assicuro, erano quasi carezze...

– Non lo devi fare più...

– Non ci sarà bisogno di farlo per molto: ormai ancora pochi giorni ed avremo quanto ci serve.

La sera dopo, però, Francesco la convinse a consegnare almeno mille lire.

Анна молчала и не плакала. Позже, перед сном, она шепнула Франческо:

– Ты видел? Так, две пощёчины, я их даже не почувствовала.

Ну, прям, не почувствовала! Ты что, железная?

– Но я тебя уверяю, это были почти поглаживания...

– Ты не должна так больше делать...

Не нужно будет делать это долго: ещё несколько дней и у нас будет столько, сколько нам нужно.

В следующий вечер, однако, Франческо убедил её отдать по крайней мере тысячу лир.

– Non bisogna metterlo in sospetto, bisogna persuaderlo che gli diamo tutto quello che raccogliamo.

Don Vincenzo non si mostrò molto persuaso ma disse, con aria cattiva:

– Gli schiaffi fanno bene, con quest'aria. Bene: domani sera mi porterete mille duecento lire ciascuno. Intesi?

– Ma come faremo a...

– A me no si risponde!

Le cose si mettevano male. Per giunta, quella sera stessa l'Albino si avvicinò al ragazzo, lo chiamò in disparte e gli disse:

– Dopo cena verrai con me. Ho un lavoro da farti fare.

– Нельзя вызывать у него подозрения, нужно убедить его, что мы отдаём ему всё, что собираем.

Дон Винченцо не казался вполне убеждённым, но сказал, со злым видом:

– Пощёчины пошли впрок. Хорошо: завтра вечером вы мне принесёте двести лир каждый. Понятно?

– Но как мы сможем...

– Не пререкаться со мной!

Дела принимали дурной оборот. Вдобавок, в тот же самый вечер Альбинос подошёл к мальчику, отозвал его в сторонку, и сказал ему:

После ужина пойдёшь со мной. У меня есть работа для тебя.

– Non ci vengo. A rubare non ci vengo.

Prima che l'Albino potesse replicare, Francesco era fuggito presso zio Filippo che intrecciava infaticabilmente i suoi canestri, mordicchiando quell'eterna pipetta.

L'Albino non ripeté il tentativo e non poté mai più ripeterlo. Il giorno dopo, infatti, i ragazzi fuggirono. Nel pomeriggio, in un luogo deserto della periferia, avevano tirato fuori i loro risparmi e li avevano contati. Bastavano.

Francesco avrebbe voluto tornare all'accampamento per prendere la roba.

– Credi che ti lasceranno venir via con lo zaino e magari ti augureranno buon viaggio?

– Не пойду. Воровать не пойду.

Прежде чем Альбинос мог возразить, Франческо убежал к дяде Филиппо, который неутомимо плёл свои корзины, покусывая свою вечную трубочку.

Альбинос не повторил попытку и не смог её повторить больше никогда. На следующий день дети на самом деле сбежали. В полдень, в безлюдном месте на окраине, они вытащили свои сбережения и подсчитали. Хватало.

Франческо хотел было вернуться в лагерь, чтобы взять вещи.

– Думаешь, что тебе позволят уйти с рюкзаком и вдобавок пожелают счастливого пути?

– Ma tutta la mia roba, e la vostra? Io ho anche il sillabario.

– Bisogna partire subito, così come siamo.

Anna mise in atto anche un'altra furberia.

– Dove ci cercheranno, loro? Sul treno di Roma. E noi invece a Bologna cambieremo e prederemo il treno di Ferrara. Andiamo a trovare la signora prima. Penserà lei a farci arrivare a casa sani e salvi.

Francesco però, mentre il treno correva veloce verso la libertà, non riusciva a dimenticare il piccolo sillabario della maestra di campagna, tutto strappato e consunto dall'uso, ormai, ma caro a lui come una cosa preziosa.

– Но все вещи мои, а ваши? У меня ещё там азбука.

– Нужно уходить сразу, как есть.

Анна придумала ещё одну уловку.

– Где они будут нас искать? В поезде на Рим. А мы наоборот в Болонье пересядем на поезд в Феррару. Поедем сперва навестить синьору. Она позаботится о том, как нам добраться до дома здоровыми и невредимыми.

Франческо, между тем, пока поезд быстро мчался к свободе, всё думал о маленькой азбуке сельской учительницы, изношенной и изодранной от постоянного чтения, увы, но дорогой для него как ценная вещь.